Они сидели втроем за столом. Воскресный вечер, мама запекала утку, на столе стоят свечи. И вот Владимир снова вошел в свою любимую роль всезнайки. Сидит и то и дело, что лепечет своим языком на каком-то высокопарном языке. Использует гиперболы, обороты, всякие разные новомодные иностранные словечки. А мать Степы, Валентина, сидит и краснеет. Для нее это позор. Она ведь обычная техничка в школе, она не понимает, о чем ее муж Вова говорит. Не то, чтобы она не хотела, но просто не может. А Вова — он профессор в университете. И как заметил уже не первый раз Степа, Владимир получает невероятное удовольствие от того, что словесно опускает бедную мать его. И дал бы Степа этому Вове леща, да такого смачного, чтобы язык себе откусил и больше не занимался унижением. Но как, мама Вову любит, она хочет быть желанной женщиной.
Но разве это желанная женщина, когда собственный муж не прочь словесно опустить перед родным сыном. Да и Степа прекрасно понимал, что Вова совсем его маму не любит. Она просто удобная женщина, еду готовит, дом в порядке содержит — а что ему еще надо в его 57 лет. Удобная партия, еще и молчит. Слова не скажет, ведь не умеет красиво выражаться.
Устал Степа терпеть все это. Не раз маме говорил, что не так выглядит счастье, не так. Но у мамы видение свое.
-И что, Степа, хочешь сказать, что счастье выглядит иначе? Как с твоим отцом, который бил меня постоянно по пьяни? Этот хоть не бьет. Он меня любит, просто по-своему. -Не бил руками, да, но истязал словесно. Ведь нет боли острее, чем та, которая затрагивает самые глубокие места личности.
Это все повторялось не раз и не два, а годами. Но разве имел право Степа спасать того, кто спасаться не желал? Разве имел?
